— Р–раз–берись по пятёркам! — командуют. — Чего топчетесь, как бар–раны!
Бывшие пассажиры подчиняются. А что делать? Небось не на Земле… Разобрались по пять человек и пошли строем.
Тараканы — по бокам.
Рядом со следователем Тряпкиным шёл самый крупный таракан, видно — начальник над остальными.
— Слышь, мужик, — по–простому интересуется Тряпкин. — Это как же понимать?.. Это где ж мы находимся?..
— В Глубокой Жопе вы находитесь, — отвечает ему таракан.
— А идём куда? — снова интересуется Тряпкин.
— Куда всегда шли — туда и сейчас идёте, — говорит таракан и мохнатой лапой на два чёрных солнца указывает. — В светлое будущее.
День проходит… неделя… месяц… Тащатся все понуро, как на похоронах. Впрочем, все — да не все.
— Так нам и надо — дуракам! — бодро кричит какой–то человек в косоворотке и с бородой. — Таракан животное умное. Это тебе не клоп какой–нибудь или там — вша!
А уж из толпы и добровольцы вызываются — толпу гнать. К тараканам льстиво подкатывают, услуги свои предлагают. А те не брезгуют. Разрешают.
И вот уже по бокам колонны не тараканы, а — люди. Плёточками пощёлкивают: веселей, мол, топайте, ребята!..
Взобралась колонна на какой–то пригорочек. Поглядел следователь Тряпкин вокруг — ё-моё!.. — да тут вся Россия идёт…
В С Я!
Представлена полностью, как на картинках Глазунова. Кстати, и сам Ильюха здесь же. В соседней колонне. Вот так–то, дядя. Отрисовался…
Тянется–тянется Святая Русь. И живые. И мёртвые.
Кто в лаптях, кто в кроссовках…
Вон Ванька Грозный на посох свой убийственный опирается, рукою в перстнях котелок под короной чешет.
Вон Емелька Пугачёв со Стенькой Разиным — два удалых атамана!
А вон Катька, царица–нимфоманка.
Фёдор Михалыч со Львом Николаичем идут под ручку, о непротивлении злу насилием разглагольствуют.
Пётр Аркадьевич Столыпин твёрдой походкой выступает, накинув на плечи шинель.
А за ним грузин Ёся, по кличке Сталин.
А чуть дальше — Владимир Ульянов, помощник присяжного поверенного, вместе с сестричками Маняшей и Дуняшей да женой Надюшей.
Гришка Распутин — как всегда поддатый, рожа красная, рубаха тоже красная. Шагает, хоть бы что. Частушки орёт:
Я пою и веселюся!
В жопу жить переселюся!
Вставлю раму и стекло!
Будет чисто и тепло!..
…Идёт Святая Русь… Посторонись…
А сверху, с коричневого неба, какая–то мелкая дрянь сыпется. Дождь — не дождь; снег — не снег… А что–то склизкое, противное, извивающееся. Наподобие червей.
Поднял следователь Тряпкин воротник плаща, чтобы черви за шиворот не падали… «Да-а, — думает, — вот так приехал в Москву…»
***
— Всё! — захлопнул я рукопись.
Порфирий Дормидонтович неспешно раскурил свою знаменитую трубочку. И только после этого сказал; коротко! ёмко! по–шишигински:
— Заебись!
13. Как мы с Порфирием Дормидонтовичем гуляли в городском парке
Однажды Порфирий Дормидонтович зашёл ко мне в гости. Мы выпили водки и сели играть в карты. Наигравшись, мы отправились в городской парк. Прогуляться.
Через парк протекала небольшая речушка. Мы остановились на середине мостика и стали глядеть на воду. По воде плавали утки. Сверху они напоминали тараканов.
— Жизнь, — сказал Порфирий Дормидонтович задумчиво, — это бесконечная череда дней.
— Пожалуй, — согласился я и, записав изречение великого писателя, плюнул в воду.
— Кстати, о плевках, — сказал Шишигин. — В московском зоопарке был сторож по фамилии Никодимов. Он болел туберкулёзом. И каждое утро, проходя мимо бассейна с бегемотом, Никодимов туда плевал. И представьте себе, бегемот тоже заболел туберкулёзом. И скончался. Вот так–то, Валерий Михалыч.
— А Никодимов? — спросил я.
— А что Никодимов?.. — пожал плечами Порфирий Дормидонтович. — Месяц спустя заразил СПИДом орангутанга.
— В клетку с орангутангом стал плевать? — спросил я.
— Ха–ха–ха! — весело рассмеялся Шишигин. — Ага, в клетку стал плевать… Какой вы, Валерий Михалыч, в сущности, ещё ребёнок.
14. Как главврач прочёл мне своё замечательное стихотворение
Однажды я опять шёл по больничному коридору. А навстречу мне опять попался главврач. И опять с похмелья.
— Валерий Михалыч, — окликнул он меня.
— Я вас слушаю.
— Это вы делали операцию этому, как его… больному Мурашкину?
— Я. А что, снова баллоны перепутал?
— Ну, положим, вы ему вовсе забыли наркоз дать, но не в этом дело. — Главврач порылся в кармане своего грязного халата и, словно фокусник, извлёк оттуда… мой пейджер.
— Ой, — радостно ойкнул я. — Где вы его нашли? Я вчера всю квартиру перерыл. Ну, думаю — всё…
— Мы его нашли у больного Мурашкина, — сказал главварч. — В кишечнике.
— А где сам Мурашкин? — спрашиваю я с неприятным предчувствием.
— Точно сказать не могу, — отвечает главврач. — Но одно из двух: либо он ещё в морге, либо уже на кладбище.
— Да-а, — протянул я смущённо. — Надо же. И что теперь делать?
— Пойдёмте пивка попьём, — предложил главврач. — У меня вобла сушёная есть.
И мы пошли пить пиво… После третьей кружки главврач сказал:
— Пейджер — это что, я, помню, у одного мужика в желудке «мобильник» забыл. А он на похоронах возьми и зазвони. Вдову чуть кондрашка не хватила. Ха–ха–ха!.. — захохотал главврач, но тут же оборвал свой смех. — Извините.
…После десятой кружки главврач сбивчиво забормотал:
— Валерий Михалыч… в прошлый раз вы прочли мне своё замечательное стихотворение… Я был потрясён! Просто потрясён! Волшебные строки… глубина замысла…. Я пришёл домой. Всю ночь не мог уснуть… Всё курил… курил… А под утро тоже написал стихотворение. Почти как ваше, даже некоторые строчки совпадают. Получилось что–то очень философское. Я бы даже сказал — космическое…
— Хватит трепаться, — перебил я, сдувая пену с кружки. — Читайте лучше свой стишок.
Главврач встал, суетливо поправил узел галстука.
— Это стихотворение я посвящаю своей горячо любимой жене Маше, — хриплым голосом произнёс он. Потом откашлялся и с выражением прочёл:
По небу летят самолёты.
По рельсам бегут поезда.
Завтра наступит завтра.
Вчера было только вчера.
Мама опять моет раму.
Папа пошёл в туалет.
Аптека торгует презервативами.
Я не рожусь на свет.
Человек человеку — друг.
А также товарищ и брат.
Моя жена висит вместо лампочки.
Я этому очень рад!
— Ну как? — спросил главврач, заметно волнуясь.
— Для первого раза потянет, — похвалил я. — В особенности вам удались две последние строки. Я прямо вижу вашу любимую жену Машу, висящую вместо лампочки…
Главврач смущенно потупился. Ему было приятно.
15. Как я спал с грязными ногами на чистой подушке
Однажды я зашёл в гости к Порфирию Дормидонтовичу, чтобы выпить водки и поиграть в карты. А у него форменный скандал.
— Это что ж такое?! — орёт великий писатель на Мвангу. — Взяла и грязные ноги на чистую подушку положила!
— С чего это грязные? — оправдывается принцесса. — Я их на прошлой неделе мыла.
Но Порфирий Дормидонтович её и слушать не хочет.
— Представляете, — говорит он мне, — хотел положить голову на свою чистенькую подушечку, а там Марфины грязные ноги лежат.
— Африка, — пожал я плечами, — чего вы хотите.
— Ну разве так можно, — никак не успокоится великий писатель, — грязные ноги — на чистую подушку. Что ж ты такая… некультурная!
— Я очень даже культурная, — возражает Мванга. — В Гамбии я являюсь почётным президентом Академии Культуры.
— Какая ты, на хер, культурная, если грязные ноги на чистую подушку кладёшь.
Он вновь повернулся ко мне.
— Нет, вы только представьте, Валерий Михалыч: грязные ноги — на чистой подушке! Представляете?
— Очень даже представляю, — сказал я. — Я и сам люблю спать, положив грязные ноги на чистую подушку.
Шишигин надолго задумался. Я быстренько достал тетрадочку. И не зря.
— В каждом из нас дремлет свинья, — важно изрёк великий писатель.
— С грязными ногами на чистой подушке! — подхватили мы с принцессой Мвангой.
16. Как Порфирий Дормидонтович получил задание оттуда